Почему американский интернат оказался для будущего писателя страшнее советского детдома
Текст: Лев Аннинский
Давно собираюсь с духом написать о нём. С того момента, когда на рубеже начавшегося ХХI века появилась его исповедальная повесть «Белое на чёрном», и «Русский Букер» признал её лучшей книгой года.
Паралич, «учителки» и «нянечки»
Она переведена теперь на десятки языков. Недавно переиздана в России. Гальего признан одним из самых выдающихся современных авторов. Его мучительное жизнеописание некоторые критики присоединяют чуть не к «Архипелагу ГУЛАГ» — хотя рассказано тут не о лагерях Сталинской эпохи, а о детском доме для калек эпохи Брежневской. Самых легендарно-перестроечных 90-х годов, когда Демократия стала наследницей Диктатуры…
У младенца диагностируют церебральный паралич. Неизлечимо. Матери говорят, что ребёнок умер. Начинается его страдальческое детство. Оно описано без тени «разоблачительства» — просто так, как запомнилась реальность. Равнодушные от усталости «учителки», остервенелые от усталости «нянечки». Безжалостные драки калек. Безнадёга. Где положено — знают о его происхождении: по матери он внук вождя всех испанских коммунистов. Он ждет, что дед отыщет его в детдоме, посетит, облегчит участь. Не дождался. И отрезал память о деде. А вот мать разыскал, когда вышел из детдомовских скитаний с аттестатом зрелости. Познакомились. Сроднились. И, прежде, чем переехать на родину предков, в Испанию, попробовали пожить в Соединённых Штатах Америки. Внутренний нерв исповеди Гальего — сопоставление миров, нравственных базисов, образов жизни. Американского и русского. Это и заставляет меня вчитываться в страдальческое жизнеописание.
«Выписываю неправильные английские глаголы…»
Я процитирую поразительный фрагмент исповеди: переброс воспитанника из советского детдома в американский интернат («Дом престарелых»): там уже не лечат и не учат, а дают помереть своей смертью. От болезни, от тоски, от безысходности. Прошу помнить, что это не перевод: родной язык Гальего — русский. Виртуозно работает интонация. Ирония то прячется в потаённость, то жалит неистово.
Вот этот текст:
«Интернат. Дом престарелых. Дом последнего моего убежища и пристанища. Конец. Тупик. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы. По коридору везут каталку с трупом. Дедушки и бабушки обсуждают завтрашнее меню. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы. Мои сверстники-инвалиды организовали комсомольское собрание. Директор интерната зачитал в актовом зале приветственную речь, посвященную очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы. Дедушка, бывший заключенный, во время очередной пьянки проломил костылем голову соседу по палате. Бабушка, заслуженный ветеран труда, повесилась в стенном шкафу. Женщина в инвалидной коляске съела горсть снотворных таблеток, чтобы навсегда покинуть этот правильный мир. Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы. Все правильно. Я — не человек. Я не заслужил большего, не стал трактористом или ученым. Меня кормят из жалости. Все правильно. Так надо. Правильно, правильно, правильно.
Неправильные только глаголы. Они упрямо ложатся в тетрадку, пробираются сквозь шелест радиопомех. Я слушаю неправильные глаголы неправильного, английского языка. Их читает неправильный диктор из неправильной Америки. Неправильный человек в насквозь правильном мире, я упорно учу английский язык. Учу просто так, чтобы не сойти с ума, чтобы не стать правильным». Вы уловили это горестное качание мелодии между «правильностью» и «неправильностью»? А суть американского мирообраза уловили? У них там есть «Билль о правах», статуя Свободы и «Макдональдс». Гарантированное право каждого гражданина на место под солнцем. Демократия. Всё продаётся и покупается по реальной цене. Чтобы крепкий работник, выдержавший конкурентную борьбу, получил всё! А остальных куда? А остальных, чтобы не мешали, на тот свет, и чем скорее, тем лучше. Гальего знает (из рассказов ветеранов Великой Отечественной войны): если в дальней разведке кто-то задерживал движение группы и ставил под угрозу выполнение задачи, — он должен был самоустраниться. То есть покончить с собой. И в этом должны были помочь ему товарищи. Этого требовала негласная инструкция. Рационализм военного времени… Но это — в смертельно опасной ситуации. В военное время. А ещё… в гитлеровской Германии. Где в любое время недееспособных детей и инвалидов планомерно и быстро умерщвляли. «Фашисты всех инвалидов убивали, а вы издеваетесь?» — кричит наш неизлечимый мальчик американской медсестре.
Мой ответ Рубену
В России и почва другая, и история другая. Наш путь вымощен могилами, полит слезами, соткан сочувствием слабым и беззащитным. Я не могу и не хочу быть свободным от создавшей меня родной реальности. Это буду уже не я. Надо ли объяснять, почему читая Гонсалеса Гальего, вместе с ним терпя неизбывную нашу горечь и бессильную веру в счастье всех, — я выбираю русскую правду?
Источник: «Родина» №12, 2015
