10 декабря стали известны имена лауреатов Национальной литературной премии «Большая книга» по мнению читателей, а также были объявлены итоги голосования литературной академии.
Выбор академии:
1 место: Александр Иличевский, «Чертёж Ньютона»;
2 место: Тимур Кибиров, «Генерал и его семья»;
3 место: Шамиль Идиатуллин, «Бывшая Ленина».
Выбор читателей:
1 место: Михаил Елизаров, «Земля»;
2 место: Дина Рубина, трилогия «Наполеонов обоз»;
3 место: Алексей Макушинский «Предместья мысли. Философическая прогулка».
В этом обзоре расскажем подробнее о книгах, за которые проголосовали читатели.
Больше всего читательских голосов было отдано роману «Земля» Михаила Елизарова. Вообще, Михаил Елизаров неоднократный лауреат главных отечественных литературных премий: в 2008 году он получил «Русского букера» за роман «Библиотекарь», в 2011 – финалист «Национального Бестселлера» за роман «Мультики», в 2014 году лауреат премии «Нос» в номинации «Приз читательских симпатий» за сборник «Мы вышли покурить на 17 лет», в 2020 – лауреат «Национального бестселлера» за роман «Земля».
Михаил Елизаров, «Земля», 2020
Роман «Земля» не простое чтиво: и тема, и сюжет, и персонажи, и язык книги, и концовка: всё требует от читателя готовности погрузиться и попытаться понять, чем же этот роман так заинтересовал многих литературных критиков. Кто-то из них находил параллели с пелевенским «Чапавев и пустота», кто-то увидел отсылки к «Криминальному чтиву» Квентино Тарантино, кто-то сравнил с Сорокиным, кто-то сказал, что эта книга — «первое в русской литературе масштабное осмысление русского танатоса».
Сюжет же романа построен вокруг темы смерти, для её раскрытия используется герой — работник кладбища, его подруга, их диалоги и многое другое. На более приземленном уровне можно сказать, что роман посвящён ожесточенному и откровенно криминальному переделу прибыльного похоронного бизнеса на локальном рынке подмосковного Загорска. Отягощённому к тому же драматической романтической коллизией между двумя братьями, старшим Никитой и младшим Володей Кротышевыми.
Цитата из книги:
«Дом был панельной девятиэтажкой конца восьмидесятых. Перед подъездом стояло с десяток машин. Я сразу обратил внимание на чёрный, заляпанный у крыльев грязью “лендровер”. Уж очень он выделялся среди чахлых детищ отечественного автопрома.
Отец принарядился: в костюме и с галстуком, разве что верхняя пуговка на рубашке была фривольно расстегнула. За минувший год он совсем поседел. Очки, которые отец раньше терпеть не мог, окончательно прописались у него на переносице. Он чуть прибавил в талии, но брезгливых морщин на лице однако ж стало меньше. Бабушка рассказывала, что отец порвал с утомлявшей его нервную систему государственной службой и зарабатывал исключительно вольным репетиторством.
— Проходи, Володька, — отец распахнул объятия, душисто выдохнув каким-то дорогим алкоголем. — Рад тебя видеть!
Я поставил пакет с “Аистом” на пол, и мы обнялись.
— Вот теперь мы в сборе — весь мужской комплект Кротышевых!.. — сказал он, подмигивая.
После изгнания отцовской Дианы уюта в квартире поубавилось. При ней свежо пахло каким-то чистящим средством, а теперь стоял дух разогретой пищи и мусорного ведра. Зато на стене в коридоре между прихожей и кухней висела унесённая от бабушки “Мельница” в облупившейся позолоченной раме. В комнате работал телевизор — какая-то музыкальная программа. Отец обычно не переключался с канала “Культура”. Но кроме негромкого оркестра в комнате звучали два невнятных голоса: мужской и женский.
— Никита, — отец молодцевато гаркнул. — Володька наш пришёл!
Я услышал истошный скрип стула по паркету, и буквально через несколько секунд в прихожей появился мой старший брат Никита.
Теперь ему было уже за сорок. Он если и отличался от себя шестилетней давности, то незначительно. Был широк и крепок, походка осталась тяжёлой, словно Никита каждым своим шагом сокрушал ползучее насекомое. Смешного заячьего чубчика больше не было, новый Никита брился наголо, и ему это очень шло. Вдобавок он носил очки в изящной стальной (а может, платиновой) оправе. Брат зубасто улыбнулся дорогущей керамикой. Некрасивый золотой запас из его рта бесследно исчез, как пропали и спортивные шаровары. Теперь на Никите были брюки дюралевого цвета и светлая шёлковая рубашка.
— Вымахал с пацана до мужика… — сказал Никита растроганному отцу. — Ну, здорово, брат Володя!
Наши ладони шлепком встретились — будто сцепились пасть в пасть два бойцовских пса. Пожатие у Никиты было железным, но и моё оказалось, в общем-то, не слабее. Никита чуть поднажал, я тоже.
В застеклённых глазах Никиты полыхнуло злым азартом — будто поднесли и быстро убрали нехорошую свечу.
— Жми! — приказал он. — Жми! — и сам стиснул мою кисть ещё крепче.
Чуть ли не полминуты мы азартно ломали друг другу пальцы, а затем, словно по команде, расцепились. Лицо Никиты порозовело, он одобрительно оглядел меня, затем излишне жёстко хлопнул по плечу, но сразу после этого обнял:
— Молодец, братик! Со мной обычно никто не тянет! Батя говорил, ты в стройбате служил…
Я не успел кивнуть. Насмешливый женский голос сказал раньше:
— Нет, в штабе писарем отсиделся.
Я повернул голову. Та, что стояла в дверях, была избыточно хороша.
У этой белокурые волосы оказались короткими, зачёсанными наверх, мальчишескими хулиганскими вихрами, как у какого-нибудь сына полка, только не советского, а эсэсовского. Огромные глаза светлого оттенка — то ли серые, то ли голубые. Длиннющие, до бровей, ресницы. Сами брови не тощие ощипанные скобочки, а словно бы крошечные собольи шкурки, прилепленные над глазами. Бледная подростковая шея. Кромку маленького уха украшало созвездие пирсинга — серебряные гво́здики.
— Никит, — сказала. — Познакомь со своим братом.
Томно-липкий её, тянущийся взгляд опутывал, точно паучья секреция.
— Это Алина, — у Никиты от внезапной нежности даже просел голос. — Моя… э-э-э… Бать, как лучше сказать? Спутница?
— Ага, супница жизни… — она лениво передразнила его, чуть поморщив алый рот.
Отец, обычно сдержанный, неожиданно захохотал, будто услышал что-то удивительно смешное.
Она протянула мне тонкую кисть, улыбнулась белым, как из рекламы “Орбита”, ослепительным оскалом.
— Вообще-то, меня зовут Эвелина. Но Алина мне больше нравится.. — произнесла нежно, вкрадчиво, как лиса из сказки.
Я чуть коснулся её пальцев и побыстрей отдёрнул руку…
Высокая, тощая Эвелина-Алина. Узкие босые ступни — длиннопалые, с красным лаком на ногтях. Очень молодая — моя ровесница или, может, на год-другой старше. На ней были какие-то модные джинсовые лохмотья, открывавшие манную белизну тощих коленей. Футболка с растянутыми, долгими, как у Пьеро, рукавами чуть съехала с худенького плеча, обнажив вытатуированную кошачью голову — хорошо разглядеть рисунок я не успел, потому что Алина сразу подтянула ворот футболки…
Я видел, как Никита на неё смотрел — убийственно-нежным, звериным взглядом, точно приручённый изверг. Я вдруг понял, что и отцу она тоже пришлась по вкусу. Недаром он осанился, хорохорился, даже смеялся — это на него было совсем не похоже. Но если отец просто получал удовольствие от присутствия такой красотки, то я испытал лишь внезапное уныние: “Девушка, которая мне понравилась, принадлежит моему старшему брату”.
Мы прошли в комнату. Там всё было без особых перемен, разве что появился новый телевизор, и на стене, прям над обеденным столом, отец приспособил картину с кладбищем.
Сели за стол. Отец обошёлся универсальным гарниром из варёной картошки, прибавив несколько сортов колбасных нарезок, а содержимое рыбных консервов вывалил на блюдца — сардину или сайру. Было несколько покупных салатов из гастронома и просто мытые овощи.
Я, стараясь не пересекаться взглядом с Алиной, шлёпнул себе на тарелку комковатого пюре, добавил крабового салата, колбасы и маслин.
— Так ты в стройбате служил? — дружелюбно повторил вопрос Никита. — Давай, братик, за встречу… Вискаря? — подхватил тёмно-зелёную бутылку. — Бать, тебе обновить?.. Алиночка, винца?
Себе Никита слил остатки пузыристой боржоми. Подмигнул Алине:
— Киса… — Она с неудовольствием встала и принесла из кухни запотевшую бутылку с минералкой.
Брат пояснил с сожалением:
— У меня сухой закон. За рулём. Через час поедем уже».
Второе место у трилогии Дины Рубиной «Наполеонов обоз»: первая часть — «Рябиновый клин», вторая — «Белые лошади» и третья — «Ангельский рожок».
Дина Рубина в представлении не нуждается. Она — автор культовых романов, повестей, рассказов, эссе. Лауреат многочисленных российских и международных литературных премий. Книги Дины Рубиной переведены на тридцать девять языков.
Преданные поклонники Дины Рубиной прекрасно знают, что именно она, как никто, умеет не только рассказать историю любви, но и добавить в неё таких красок и деталей, что у читателя не останется сомнений: все так и было. И кроме того, вымышленный сюжет непременно отзовется и в вас самих — каждый проходил через романтические отношения, каждый знает, как больно иногда расставаться, особенно с теми, к кому привязанность ещё не прошла.
Трилогия «Наполеонов обоз», пожалуй, самое многолюдное произведение Рубиной. Прозаик всегда стремилась населять свои романы и повести густо, с ювелирной точностью рисуя каждого героя. В новом же произведении каждый, даже эпизодический персонаж, становится важным звеном в общей цепочке событий, у каждого — собственная манера речи, мимика, жесты, продуманная и воссозданная с малейшими нюансами судьба. Сосед повзрослевшей Надежды Изюм, старуха Баобаб, отец Сташека, разлучница Светлана и даже случайно встретившийся на Надином пути хирург, который потом канет в небытие так же внезапно, как и появится, — все они частички одной большой мозаики, делающие роман кинематографично ярким.
Погружаясь в текст Рубиной, вы получите удовольствие, наблюдая за человеческими жизнями, вслушиваясь в каждую реплику, запоминая каждую черту. Более того, ни один из героев не будет ни однозначно плохим, ни однозначно хорошим, — и такой подход к созданию образов привлекает ещё больше. Ведь согласитесь, в реальной жизни все точно так же: нет положительных, нет отрицательных, все зависит от того, с какой стороны посмотреть.
И ещё. Умение Дины Рубиной работать со словом — её особый талант. Именно он позволяет писательнице год от года придерживаться того самого неповторимого стиля, который так ценят поклонники.
Дина Рубина, «Наполеонов обоз». Книга 2 «Белые лошади», 2019
Горячая, густая сердцевина трилогии «Наполеонов обоз» по-настоящему раскрывается во второй книге романа «Белые лошади». Острое варево сюжета напоминает густую цыганскую похлёбку, которую варил в таборе Сташек, сбежавший с цыганами в поисках «любовного учения». И дух не перевести от сменяющих друг друга эпизодов, где любовь переплелась с предательством, взлёты счастья со смертельным прыжком героини с обрыва… Где белые лошади, сменяя одна другую, чутко ведут сюжет, колыша жемчужной гривой и вынося умирающую Надежду из реки на своей надёжной спине.
Дина Рубина продолжила цикл «Наполеонов обоз» книгой «Белые лошади». «Болезненный и стремительный» роман приоткрыл подробности трагичных отношений героев первой части.
Если первый том представлял собой завязку действия — зарождение любви двух героев, современных Орфея и Эвридики, то «Белые лошади» — пик в развитии отношений Аристарха и Надежды. Автор создает роман о великой любви, которую не всякому по плечу вынести. Стах и Надя оказываются её достойны. Писатель выстраивает потрясающие по своей выразительности любовные сцены, достойные войти в сокровищницу мировой литературы. Образы серебристой ивы, в объятиях которой росло и крепло чувство героев, колокольного звона, выводящего гимн возлюбленной, венчальных полетов на качелях над разлившейся водой не забудутся никогда.
Цитата из книги:
«Потом ещё не раз и не два они будут сидеть у костра – в ночном или на рыбалке, переговариваясь или просто молча глядя в заполошное нутро огня… Третий пруд, тот, что поближе к Комзякам, примыкал к цыганской поляне; там и объезжали коней, и в ночное их гоняли.
Это благодаря Цагару он полюбит лошадей: научится с ними возиться, прилично держаться в седле, – научится, говорил Цагар, «лошадок разуметь». Цагар лошадник был сумасшедший, прирождённый; часто изрекал что-нибудь лошадиное посреди разговора, ни к селу ни к городу: «А то, что ахалтекинцы прибегают по свисту хозяина, – то фуфло, байки».
«Лошадь не собака, – уверял Цагар, – ей всё равно, кого возить, но если чувствуешь её, если ты к ней со всей душой… она всегда ответит».
Раз десять сходив с Цагаром в ночное, Стах уже многое знал: что лошадь боится резких движений: взлетевшего воробья, собаки, выскочившей из кустов; шарахается от контрастных по цвету предметов: чёрного шланга в зелёной траве или красной варежки на снегу. И в то же время её можно ко всему приучить – даже к выстрелам над головой.
Однажды Цагар позвал его смотреть на объездку табунного молодняка. «Три двухлетних жеребца, – сказал, – приходи, будет классно. Мы чуток запоздали, но Николай в этом деле – спец, он их обратает».
Когда Стах явился на поляну, одна из лошадок была уже в «бочке» – носилась по кругу внутри огороженной высоким дощатым забором площадки. Старший брат Цагара Николай, стоя в центре круга, хлестал жеребца бичом.
Казалось, это никогда не кончится: взмыленный жеребец бежал по кругу, роняя пену с губ, над ним щёлкал бич, огуливая то круп, то спину. Но едва жеребец делал шаг к центру площадки, бич замирал в воздухе… Так постепенно он приближался к Николаю, стоявшему в центре площадки с бичом в руке. Наконец приблизился настолько, что тот достал из кармана брезентовой куртки половинку яблока и протянул его жеребцу… А жеребец стоял, бурно дыша, и мокрые бока ходили, как кузнечные мехи.
– Вот теперь, – возбуждённо проговорил Цагар, и чернущие его глаза азартно сверкали, – теперь можно надевать недоуздок и начинать объездку.
У него у самого была Майка, обожаемая лошадь – некрупная, но прекрасно сложённая кобыла арабо-орловских кровей, родом с Шаховского конного завода. Когда Стах увидел её впервые, в сумерках, Майка показалась ему призрачно белой, волшебной, почти мифологической – как Пегас… Бежала вдоль кромки пруда по воде, высоко вздымая ноги, красиво и гордо наклоняя голову на крутой шее – глаз не оторвать: белая кобыла в чернильно-звёздной ночи… Но Цагар сказал, что чисто белых лошадей не бывает, они рождаются «мышастыми», потом становятся серыми в яблоках и лишь с годами светлеют, «выстирываясь» до белизны. Майка была редкого, жемчужного окраса, кожа – как у липициана – розовая, и глаза невероятные: светло-зелёные. Половинка арабской крови одарила её не только бешеным темпераментом, но и кошачьей гибкостью движений, и мягким аллюром. А характер был прямодушный и отдатливый: бежать могла до полного изнеможения, если не остановить. К Цагару она попала через третьи руки и, несмотря на молодость, успела натерпеться от жестоких людей. Завидев седло, нервничала, принималась «стрелять» задними ногами, да так мощно, что в досках забора оставались круглые дыры от ударов копыт. То и дело закусывала трензель и пыталась убежать – неважно куда, лишь бы подальше… Почти месяц у Цагара ушёл на то, чтобы лаской убедить красавицу: никто её бить и гнать отныне не станет. «Знаешь, – рассказывал, – я никого к ней не подпускал, всё сам: чистил, кормил, расчёсывал, косы в гриве заплетал… Разговаривал как с человеком, и она мне поверила – голосу, рукам, – моей стала! Когда отец увидел меня на Майке – на брошенном поводу, – он прямо остолбенел: поверить не мог, что это та самая бешеная кобыла…»
Позже, скучая по родным местам и вызывая в памяти запахи Мещёры, одним из первых Стах вспоминал терпкий конский дух, солоноватый запах взмыленной лошадиной шкуры и душновато-сладкий запах прогретой солнцем Майкиной жемчужной гривы, всегда любовно расчёсанной рукой Цагара».
Алексей Макушинский «Предместья мысли. Философическая прогулка», 2020
Перед нами – философическая прогулка Алексея Макушинского по местам, где жили главные «герои» книги – Николай Бердяев и французский теолог Жак Маритен.
В этой книге автор вспоминает и цитирует поэтов, философов и художников (среди них: Лев Шестов и его ученики, Роден и Рильке, Шарль Пеги, Марина Цветаева, Альбер Камю), то и дело выныривая обратно в современность и с талантом истинного романиста подмечая всё вокруг – от красных штанов попутчика до фантиков на полу кафе.
Несмотря на то что жанровое своеобразие книги определить сложно, не будет ошибкой сказать, что данный текст – это большое литературно-философское эссе, созданное автором в процессе неторопливой прогулки по Парижу и его окрестностям. Как это часто бывает, прогулка сопровождается внутренним монологом, который, впрочем, представляет собой не столько внутреннюю рефлексию автора с традиционным осмыслением событий прожитых лет, сколько экзистенциальное общение с личностью, пожалуй, самого успешного философа русской эмиграции – Н.А. Бердяева. И это «общение» автора с Н.А. Бердяевым транслируется ровно в той форме, в которой вообще возможна коммуникация с философом ушедшей эпохи.
Читать такую прозу – труд, вознаграждаемый ощущением удивительной полноты мира, которая, как в гомеровские времена, ещё способна передаваться с помощью слов.
Цитата из книги:
«Призыв и прорыв к свободе – вот что было главное в ту далекую пору, не потому лишь, что мы жили в очень несвободной стране. Да речь и шла не о политической свободе, во всяком случае, не только о ней, о ней не в первую очередь. А, собственно, о какой же? Сказать: о «внутренней» или «тайной» – значит ничего не сказать. И вовсе не была она только тайной и внутренней, эта искомая нами свобода. Но это была свобода в каком-то всеобъемлющем, преображающем жизнь смысле, включавшем в себя и внутреннее, и внешнее, и тайное, и открытое, свобода в том изначальном, ни к чему другому не сводимом, ни из чего не выводимом смысле, в каком она и предстает у Бердяева. «Меня называют философом свободы, – пишет он в „Самопознании”. – Какой-то черносотенный иерарх сказал про меня, что я „пленник свободы”. И я действительно превыше всего возлюбил свободу. Я изошел от свободы, она моя родительница. Свобода для меня первичнее бытия. Своеобразие моего философского типа прежде всего в том, что я положил в основание философии не бытие, а свободу. В такой радикальной форме этого, кажется, не делал ни один философ. В свободе скрыта тайна мира. Бог захотел свободы, и отсюда произошла трагедия мира. Свобода в начале и свобода в конце. В сущности, я всю жизнь пишу философию свободы, стараясь ее усовершенствовать и дополнить. У меня есть основное убеждение, что Бог присутствует лишь в свободе и действует лишь через свободу. Лишь свобода должна быть сакрализирована, все же ложные сакрализации, наполняющие историю, должны быть десакрализированы. Я сознаю себя прежде всего эмансипатором, и я сочувствую всякой эмансипации».
И хочется закончить этот обзор строками Велимира Хлебникова:
«Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты».
Источник:
